Продолжение романа "Институт сельскохозяйственных искусств (сказание о великой оптимизации)". Ненаучная фантастика.
Любое сходство персонажей с реальными людьми невозможно, но фактологические параллели приветствуются. Начало - gg34.ru.
Арсений Валентинович понимал, что нужно идти в институт, где его с нетерпением ждали коллеги. Но ноги не слушались. Он задумчиво постоял у светофора, потом решительно повернул в обратную сторону. У ректора (или теперь уже у экс-ректора) института искусств просто не хватало сил выступить в роли вестника беды. Он был полон этой бедой до краев и понимал, что до рабочего места донести такой груз не сможет. Беду нужно было срочно с кем-то разделить, поэтому Аполлонов-Бельведерский поспешил к ближнему ресторанчику «Фиалка Монмартра» – приюту городской творческой интеллигенции. Ресторанчик был маленьким и тесным, ничего общего с подобными парижскими заведениями не имел (в чем с удивлением убеждались местные представители культуры и искусства, попадавшие за рубеж). Зато в темноватом зале всегда можно было встретить знакомых. А это сейчас было Арсению Валентиновичу просто необходимо.
Действительно, в углу у окна он обнаружил мирно беседующих эколога Пересекина, поэта Кузьмина, литературного критика Бякина и (о, ужас!) печально известного Смирницкого, который никогда не расставался с гитарой и кепкой (последняя служила показателем степени опьянения барда). На данный момент кепка основательно съехала на правое ухо. Арсений Валентинович с содроганием отметил, что близится момент, когда Смирницкий грубым голосом запоет свою любимую песню о некой особе, зачем-то бросавшей в волны полноводной реки нижнее белье и предметы личной гигиены. Всякий раз при звуках этого сомнительного песенного продукта Аполлонов-Бельведерский испытывал нешуточные физические страдания. Но сейчас его уже ничто не могло задеть или ранить…
– А, труженик села! – без тени сочувствия поприветствовал экс-ректора Бякин. – Возросло поголовье студентов? Как надои, опорос?
Критик Бакин (которого за глаза единодушно называли Бякиным) был воинствующим пессимистом. Он всегда радовался плохим новостям, а хорошие воспринимал подозрительно и недоверчиво. Вот и сейчас Бякин весело улыбнулся поникшему Аполлонову-Бельведерскому и деловито поинтересовался:
– А черная метка была?
– Что?
– Ну, Вышка приходил?
Арсений Валентинович с удивлением уставился на Бякина, напрягся в тщетном усилии, но так и не смог установить причинно-следственной связи между оптимизацией и посещением родного учебного заведения министром профессиональной этики и нравственности.
– Что же тут непонятного, друг мой? – печально заметил поэт Кузьмин и отхлебнул из большой рюмки. – Перед тем, как закрыть наш Союз писателей, на Пушкинский праздник явился Вышкин.
– И что?
– Сначала – как все. Стихи читал.
– Кстати, плохо читал. Просто безобразно, – добавил Бякин. А поэт грустно продолжил:
– Творческих успехов нам пожелал. На следующий день Союз закрыли.
– А как ты хотел? Вышкин просто так не приходит, – уточнил Бякин. – К художникам перед закрытием их Дома тоже наведывался. Примеривался…
– Не факт! – веско заявил Смирницкий.– К Царицыну на выставку Вышкин тоже приходил, а мастерскую у Стаса не закрыли. Так что – не факт.
– Нет, факт. У нас то же самое было, – поделился Пересекин.– Пришел Вышкин на заседание общественного экологического совета…
– Ой, толку с вашего совета,– скептически заметил литературный критик.
– Сидел Вышкин, слушал, писал что-то в блокнот.
– Я же говорю: примеривался, – повторил Бякин.
– А через два дня – все, – скорбно продолжил Пересекин.
– Неужели закрыли совет? – изумился Арсений Валентинович.
– Хуже. Совет не закрыли, только всех экологов из состава вывели.
– А кто же там остался?
– Вышкин и остался. И другие чиновники в совет вошли.
– Ну, теперь и вовсе экологии трындец!– весело заключил Бякин.
Повисло тяжелое молчание.
– Ладно, Арсений, не переживай. Все хорошо будет! Сейчас вот письма напишем, – обозначил план действий эколог и привычно достал лист бумаги из старой потертой папки. Воинствующий оптимист Пересекин происходил из славного казачьего рода, всегда
был полон боевого задора и рвался на поля сражений. Только вместо шашки на боку в борьбе с несправедливостью он обычно использовал папку с документами. За долгие годы чиновничьей службы эколог преуспел в искусстве эпистолярного жанра, виртуозно владел пером и регулярно писал многочисленные жалобы в разные инстанции.
– Ой, толку с ваших писем, – сварливо вставил Бякин.
– Сначала губернатору напишем, – уверенно продолжал эколог.– Потом – в центр. Вот увидишь, все еще можно исправить. Все у нас впереди!
– Да, все впереди. Кроме задницы, – задумчиво произнес поэт.
– А задница-то – вот она, родимая! – радостно подытожил Бякин.
В подтверждение Смирницкий резко ударил по струнам и разразился знакомыми аккордами. Арсений Валентинович молча встал и вышел из «Фиалки Монмартра», не прощаясь. Яркий солнечный свет резко полоснул по глазам. Аполлонов-Бельведерский зажмурился и вздрогнул: кто-то взял его за плечо. Это эколог Пересекин спешил оказать товарищу срочную психологическую помощь.
– Арсений, так нельзя. Бороться нужно! Действовать! Работать! С людьми встречаться! Вон, Царицын идет. Привет, Стас! А мы уже к тебе собираемся на «Царицынские встречи»!
– Да мои ж вы драгоценные! – восхитился художник Царицын. Но тут же помрачнел и добавил:
– А насчет встреч даже не знаю, родненькие. Наверное, скоро закрываться будем.
Этого Арсений Валентинович вынести уже не смог. Он вывернулся из дружеских объятий Пересекина и помчался по улице, судорожно сглатывая злые слезы. Пробежав два квартала, экс-ректор
очутился в тихом маленьком скверике. Там, вдали от чужих взглядов, он расплакался, как мальчишка, вытирая мокрые щеки кончиками яркого шейного платка. Голуби сновали под ногами и недовольно урчали – наверное, ругали Аполлонова-Бельведерского за то, что не принес им еды. А он смотрел на птиц, на зеленую траву, постепенно увядающую под жаркими солнечными лучами, и думал, что жизнь все-таки продолжается, хотя и не так, как хотелось бы.
Сельхозакадемия… Ничего-то о ней Арсений Валентинович не знал. И здания не запомнил. А ведь был там как-то раз. Даже что-то ему там понравилось. Что же? И вдруг вспомнил: свинья. В подшефном хозяйстве сельхозакадемии Аполлонов-Бельведерский впервые увидел так близко настоящую живую свинью. Она была
большая, розовая, с серыми копытцами и тонким хвостиком. Свинья весело хрустела какими-то овощами и выглядела очень довольной. Арсений Валентинович взглянул на цветочную клумбу и представил себе, как на ней пасется толстая большая свинья и весело похрюкивает.
От этой незатейливой картины экс-ректору неожиданно стало легче. Он прошел по набережной, полюбовался на спокойную водную гладь, улыбнулся чужому лохматому псу и решил, что все не так уж плохо. С этой радостной мыслью Аполлонов-Бельведерский поспешил домой. Он завернул за угол и вдруг отпрянул, увидев знакомую грузную фигуру.
На центральной площади стоял Вышкин и внимательно смотрел на памятник вождю мирового пролетариата.
– Примеривается, – догадался Арсений Валентинович и замер, прислонившись к холодной кирпичной стене соседнего дома. Потом осторожно выглянул из-за угла. Вышкин не исчез, оставался на том же месте.
Тогда непьющий Аполлонов-Бельведерский решительно перешел через дорогу и в специализированном винном магазине «Кальвадос» строгим голосом потребовал у продавщицы бутылку водки. Несколько мгновений продавец и покупатель с недоумением взирали друг на друга. Для продавщицы водка (во множественном числе) как продукт потребления была широко представлена в магазине производителями различных марок. Для Арсения Валентиновича ВОДКА (в единственном числе) была символом крайнего отчаяния и морального падения личности, и экс-ректор даже не предполагал, что продавщица может ждать от его заказа какой-то конкретики. Но девушка не стала расспрашивать странного покупателя, а протянула ему первую попавшуюся водочную бутылку, которую тот взял осторожно, как гранату.
Дома Аполлонов-Бельведерский выпил полный стакан водки без закуски, удивился неприятному вкусу напитка и забылся в тяжелом сне.
Ему снился концерт на центральной площади. Арсений Валентинович играл на рояле, а над ним, как чайки, парили разноцветные голуби. Вдруг на крышку рояля взлетела большая серая утка. Птица нагло топталась по лакированной поверхности инструмента грязными красными лапами и недовольно крякала. Под гром аплодисментов Аполлонов-Бельведерский пытался столкнуть
утку с рояля и загнать в тесную металлическую клетку. Птица отчаянно сопротивлялась и била Арсений Валентинович жестким клювом.
А с высокого постамента на их борьбу укоризненно смотрел бронзовый Гранбатман.
Комментарии
Лиза Питёркина. Атличница
ШАМАН